Вокруг Света - Журнал "Вокруг Света" №4  за 1997 год

По мнению Алика, перед новым зданием на постаменте, встречая и гостей города, и своих, должен красоваться парейазавр. Котелко-черепной ящер из Котельнича.

Котельнич — Киров

Автор благодарит администрацию Котельничского района за помощь в подготовке очерка.

Страны и народы: Как в Тунисе нечаянно ходят в гости

— Ну что, едете в берберскую деревню? — спросил, приветливо щурясь, Хабиб. — А как же! — ответили мы с Олей, забираясь на ослика и верблюда. Но приехали совсем не туда... И в «карете».

Хабиб был скромен, улыбался застенчиво и — что самое удивительное — никого никуда не зазывал и ничего навязывал. Он просто сидел под картинкой с верблюдом в расслабленной позе путника на привале, погруженного в мысли о чем-то ему одному известном. Только что с трудом отбившиеся от стаи напористо жестикулирующих и без умолку тараторящих на смеси языков продавцов-всего-на-свете, мы, две русские женщины, пройти мимо молчаливого, неподвижного Хабиба, конечно, ну никак не могли — поразил контраст в их поведении. Но как только мы остановились, он тут же встрепенулся, ожил, и что за слова зазвучали тогда из его уст! «Уникальное путешествие», «берберская свадьба», «хлеб прямо из печи», — напевал он нам и демонстрировал соответствующие цветные фотографии.

«Как здорово! Спасибо Хабибу!» — говорили мы друг другу, забираясь — я на ослика, а моя спутница, Ольга Печкова, менеджер московского турагентства «Эвиста-турс», — на верблюда.

Прежде ни близко общаться с ослами, ни тем более ездить на них, мне никогда не приходилось, и представление мое о характере этих животных основывалось в основном на расхожем «упрям, как осел», да еще спасительном варианте с морковкой, которую следует держать перед носом осла на удочке, если ему вдруг взбредет в голову стать посреди пути, но почему-то я сразу решила, что к моему ослику эта нелестные для него сведения не имеют никакого отношения. Он же, с достоинством повернув голову и оглядев меня сливового цвета глазом... рванул с места, как беговая лошадка. Почему я с него в этот момент не свалилась, до сих пор не понимаю. Наверное, потому, что зажмурилась. А когда открыла глаза, оказалось, что мы с моим новым ушастым знакомым возглавили караван. Лидер, значит, мне достался, решила я. Только я это с гордостью осознала, как лидер призадумался и замедлил свой шаг. «Нет уж, дудки! — отбросив всякую дипломатию, сказала ему я. — Взялся быть первым, так давай — жми!» Вспомнив, что выкрикивал погонщик-тунисец, когда караван трогался в путь, закричала то же самое: «Ир-р-ра! Ир-р-р-а!» Подействовало.

И все. Мы стали приятелями на всю оставшуюся дорогу, весело, смею думать, было нам обоим. Погонщик только жестами показывал, куда заворачивать, а все остальные проблемы с поворотами мы решали самостоятельно и полюбовно. Только один раз мне чуть не изменили — когда за поворотом возле одной из олив показалась привязанное к стволу прелестное томное существо женского пола ослиного рода с бархатистой серой шкуркой. Пришлось объяснить товарищу, каковы приоритеты в столь сложной ситуации. «Понял», — кивнул он мне и со вздохом тронулся дальше.

Уже нисколько не боясь свалиться, я оглянулась по сторонам.

Скрылся из виду берег моря с его курортной жизнью, вокруг был совсем другой мир: поля, плантации, сады. Под мощными оливами стояли высокие лестницы, а с них на расстеленный на земле брезент дождем сыпались из-под быстро обирающих ветки рук сборщиков овальные агатово-черные плоды — маслины. Гранатовые деревья были увешаны маленькими, уже засохшими бурыми абажурами взорвавшихся изнутри переспевших плодов. За живой оградой из огромных агав тянулись грядки с картошкой, ну совершенно такие же, как у моих трудолюбивых соседей по даче. Ага, вот и горка урожая с одного такого поля. Ну-ка, ну-ка, посмотрим: картошка — она и в Африке картошка или нечто особенное? Нет, совершенно такая же, разве что покрупнее будет. «Интересно, эта крупность — от нитратов или просто сорт такой? А, ты слышишь меня?» — обратилась я к приятелю. Ничего не ответил сын ослицы.

Показался глухой глиняный забор — ага, ну вот и она, обещанная берберская деревня. Правда, я представляла ее несколько иначе: гурби — хижины или палатки — в настоящей тунисской деревне должны располагаться по кругу на расстоянии примерно метров двести друг от друга. Если в таком поселении домов хотя бы десять, оно уже получает право именоваться деревней, или «дуаром» (это слово означает круг).

Ослик мой остановился теперь уже всерьез, с выражением превосходства на морде кинув взгляд на приближающихся верблюдов.

А за забором нам открылась картина под названием «Не ждали» в тунисско-туристском варианте. Из печки — один к одному узбекский тандыр — сиротливо торчит несколько смятых в комки старых газет, ветер хлопает растянутым на деревянных кольях покрывалом, символизирующим, очевидно, берберский шатер, единственный здесь, верблюд с обреченным видом ходит туда-сюда, качая из колодца никому не нужную сейчас воду, льющуюся по кожаному рукаву в небольшой бассейн, да гончар под навесом сосредоточенно-хмуро, не обращая внимания на обступивших его туристов, крутит-вьет из глины разные сосуды на продажу. Эх, Хабиб, Хабиб! Безбородый ты обманщик, а вдруг не впрок пойдут тебе наши денежки — об этом ты подумал?

С одной стороны, хотелось произнести вслух что-нибудь возмущенное, с другой — было ясно, что это уже ничего не изменит. Но Оля, как профессионал туристского бизнеса, решила все-таки отстоять наши права и обратилась строгим тоном к «патрону каравана», то ли главному погонщику, то ли хозяину всего этого предприятия. Невысокий, коренастый, в широком и длинном, до земли, коричневом бурнусе, с головой, закутанной в платок, который у нас зовут «арафаткой», и больших черных очках на обветренном лице, он, по первому впечатлению, казался отнюдь не тем человеком, с которым конфликты решаются мирным путем. Но Оля была уже неудержима. Рашед — так его звали — свободно изъяснялся на четырех европейских языках — французском, немецком, английском и итальянском, выяснив наши возможности, перешел на французский и немецкий, и начиная фразу на французском, заканчивал ее по-немецки, пересыпая при этом разговор идиоматическими уличными выражениями на обоих языках, но в восточной интерпретации. Воспользовавшись адекватными русскими идиомами, то, что он сказал, перевести можно было бы примерно так:

— Ничего не знаю. Хабиб вам лапши на уши навешал, а я должен отвечать? Ну да, летом тут выступают фольклорные ансамбли, хлеб пекут, а сейчас, в декабре, на этом бабки не сделаешь. Что ж им тут мерзнуть зазря? Я понятно излагаю? Так-то вот, дорогуши.

От этих аргументов ощутимо веяло родным ненавязчивым сервисом, что только подогрело Олин боевой дух. Но тут уже мне, во избежание более серьезного конфликта, пришлось взять ситуацию в свои руки и развести стороны.

Обратный путь мы с Олей посвятили в основном приведению своих эмоций к нулевой температуре философского спокойствия. Рашед пребывал в задумчивости.

— Послушайте! — как только караван прибыл на конечную станцию, обратился вдруг к нам он. — Я в конце концов не хочу, чтобы из-за этого вруна пострадала честь моего мундира, пардон, бурнуса. А хочу, чтобы вы знали, что если я что-то обещал, то все так и будет — в точности. Короче, я приглашаю вас к себе домой, в мою деревню, познакомлю с женой и детьми, накормлю, напою. Ну что, едем? Я отвезу вас в карете. — И он показал рукой на крытый фаэтон, запряженной парой стройных лошадок и украшенный трогательно-наивными бумажными розочками и елочной мишурой, — самое шикарное и дорогостоящее средство передвижения в курортном городе Сусе.

Мы задумались. Посмотреть, как живет тунисская семья, конечно, хотелось — во-первых, это просто любопытно, и другой такой возможности у нас в этой поездке уже не будет, а во-вторых, человека незнакомого, тем более чужестранца, лучше всего узнаешь не по словам, а по тому, как проявляются его привычки, манеры в родной, привычной ему среде, — этого не подделаешь, не сыграешь, это сидит в человеке на уровне безусловного рефлекса. Но, с другой стороны, мы же этого Рашеда первый раз в жизни видим, и куда он нас повезет на самом деле — кто знает. Страшновато... Но мрачные предположения победила интуиция и некоторое знание человеческой психологии: Рашед сделал свое приглашение с непосредственностью, какая отличает людей истинно добродушных и гостеприимных. К тому же компьютер собственной памяти подбросил информацию: Тунис, как известно во всем мире, — страна очень спокойная в смысле криминогенных показателей. И мы решились: едем!

Минут через сорок пути смутным белесым пятном промелькнула табличка с надписью «Акуда» по-арабски и по-французски (вспоминаю, что по карте это примерно на полпути между Сусом и Монастиром) — кажется, прибыли. К дому Рашеда мы подъехали, когда уже совсем стемнело и с нешуточной силой расходился пронзительный холодный ветер. Акуда — скорее городок, чем деревня, дома все больше солидные, видно, что отстроены не так уж давно. Недалеко шуршит шоссе, а на рю Фархад, где живет Рашед, безлюдно, только шелково шелестят высоко в темном небе пальмы... Рашед нажал кнопку звонка у калитки. Из дома вышли девочка лет тринадцати и мальчик лет десяти-одиннадцати. Улыбаясь, они подошли к нам и поцеловали, каждый — троекратно. Поцелуи были по-детски свежими. Звали детей Сония и Имен. Мы приостановились на пороге, а дети уже несли откуда-то с галереи, опоясывавшей дом по периметру, металлический сосуд-треногу, в котором тлели древесные угли, — вхам. Бог мой, ведь что-то следует непременно произнести в ответ на такой прием, что-то нами уже почти забытое, не употребляемое... Да, ну конечно же: «Мир вашему дому!» — это пожелание вписывается в обычаи всех народов.